Холодный ветер

Е. Смолянина

Дул пронизывающий ветер, снег перемежался с дождем, и дорога представляла собой реку жидкой грязи. Тропы, проходящие по ущельям и перевалам Дендарийских гор, если и проходимы для конных обозов, то только в самом конце осени, когда земля уже скована первыми морозами, но снег еще не лег. Открыто идти большим отрядом опасно даже под прикрытием скал:цетагандийские термосенсорные сканеры чувствительны на десятки километров, а орбитальные спутники постоянно висят в небе и ведут съемку. Поэтому конная пятитысячная армия партизан передислоцировалась малыми группками, которые проходили горные перевалы по узким тропкам, по возможности в тени редких рощ и по провалам ущелий.

Петер отломил половину прессованной плитки гам-листьев и сунул кусок за щеку. Горький вкус его немного взбодрил, а то глаза уже начали слипаться от монотонного раскачивания в седле. Шел шестой день перехода; завтра утром горы кончатся, отряды смогут встретиться в назначенном месте. Петер воюет в этих горах уже три года, а сколько еще лет будет длиться война? И сколько еще ему удастся остаться в живых?

Смерть родителей он видел своими глазами -правда, издалека. Он видел, как отряд, возглавляемый его отцом, десяток человек, столкнулся в долине с взводом цетагандийского десанта и был расстрелян из плазмотронов. Утром мать настояла на переезде семьи в егерский домик на Долгом Озере,и родители с небольшой свитой поехали осматривать жилище. Петер терпеть не мог перепалок родителей, частых в последнее время, и удрал в горы. Если бы не случайный выстрел одного из охранников отца, возможно, родители остались бы живы. Ужасная, нелепая непоправимая глупость. Он видел все со скалы, видел как цетагандийцы залегли и открыли огонь из плазмотронов. Видел как погибали люди отца, слышал как кричала мать, но он не мог вмешаться и спасти хоть кого-нибудь. У него не было оружия и он был слишком далеко. Он побежал, продираясь через заросли, падая и катясь под откос, но когда он добежал до долины, то живых уже не было. Цеты ушли, оставив сожженные тела. Ветер гнал дым и сильно пахло гарью. Он не плакал, хотя очень хотелось зареветь взахлеб, как в детстве. Ему было страшно и совершенно непонятно, что же делать дальше и как теперь жить. Он боялся оставить тела родителей, как будто с ними могло что-то еще произойти. К вечеру Петер все же отправился в поместье. И той же ночью он и трое оставшихся в живых оруженосцев отца ушли в горы, подальше от зарева, которое светилось на севере, со стороны Хассадара. Уже потом, он узнал, что город был взят после долгой осады и во время уличных боев почти полностью сгорел.

Для Петера начались трудные времена. Холодный горный ветер, лабиринты пещер и слезы от едкого дыма костра;слезы, которые жгут горло по ночам, когда все представляется мрачным и таким безнадежным. Петер стал графом Форкосиганом в 17 лет, но его титул не был подтвержден Советом графов, а провинция была оккупирована цетагандийцами. Столица округа - Форкосиган-Вашный - была наводнена захватчиками и тоже, как и Хассадар, сильно пострадала при обстрелах. Отцовские оруженосцы принесли Петеру вассальную клятву, с них и началась его армия.

А он: Болезненные воспоминания приходят на ум сами собой, и Петер стискивает зубы, пытаясь прогнать неприятные и жгучие мысли, припомнить что-нибудь хорошее, то что было до войны. Это все от усталости долгого перехода без привалов. Петь или разговаривать нет сил, да к тому же отряд вытянулся цепочкой и вести беседы можно только с собственной лошадью. Остаются воспоминания. Недоучившийся школьник;последние пару лет перед войной они с родителями жили в Форкосиган-Сюрло, денег жить в столице у семьи просто не было. И опять всплывает неприятная картинка - приезд в деревню деда Форратьера, который говорил отцу в лицо страшные и горькие слова, а отец молчал и пожимал плечами. Мать часто плакала, мира в семье не было, были ссоры и упреки. Петер как раз тогда переживал далеко не самый лучший возраст. Он успел сильно вытянуться, но был худющим и нескладным. Когда они еще жили в Форбарр-Султане и он учился в столичном училище для сыновей высших форов, то не смог найти там близких друзей. А вот драться приходилось в школе часто, но он и тогда был настойчивым и обидчиков не прощал. Понятия о чести и достоинстве фора у него были самые что ни есть правильные. Из столичных воспоминаний почему-то засела в памяти дурашливая дразнилка школьной мелюзги: 'Петер-Петер-в жопе -ветер'. Очень глупо. Нет что бы вспомнить что-нибудь действительно достойное, например, тот торжественно холодный зимний день, когда отец представлял его Совету Графов в качестве наследника. Да, в память сильно врезались путаница коридоров замка Форхартунг и показавшееся страшно долгим ожидание разговора с Императором. Он тогда честно и громко проговорил все положенные слова и выдержал неприятно тяжелый взгляд Дорки. Как потом говорили - держался молодцом.

Ветер, опять пронизывающий мокрый ветер: Когда же кончится этот переход? Насколько уютней и спокойней дома, чем здесь на открытом всем взглядам и ветрам пространстве. Думая сейчас о доме, он вспоминает не городской особняк и не тот деревенский дом, рядом с которым кладбище, где сейчас лежат отец и мать. А пещеру в скале, где внутри свод поднимается вверх, образуя зал, а у стен вырублены в камне ниши для постелей. Сперва там было страшно и очень, просто ужасно холодно. Но постепенно он привык к мысли, что он не один, что он отвечает за людей, которые называют его 'милорд'. Костры закоптили стены и свод пещеры, помалу он привык к неудобствам походной жизни. Барраярская армия была почти разгромлена, в горы ушли те, кто вышел из окружения, кто случайно выжил. Таких было ох как мало. Но уже через месяц Петеру удалось убить своего первого цетагандийца. Он всерьез гордился тем,что тогда без колебаний перерезал горло цету, и что особенно символично - родовым кинжалом с печатью в рукоятке. Обычая снимать скальпы тогда еще не было. Он сам придумал этот обычай, вспомнив, как в детстве с упоением читал Фенимора Купера, обнаружив его среди старинных бумажных книг отцовской библиотеки.

Нечастые вылазки его отряда в начале, по сути, не были серьезными военными действиями, это была вендетта. Кровная месть, как и положено истинному фору, такая,про какую рассказывают в легендах и барраярских древних преданиях. Но все они, партизаны, были обречены, это был вопрос времени, и Петер хорошо понимал это. К его удивлению,титул графа все еще давал ему право на преданность людей, хотя,если вдуматься, особого смысла в этом для подданных не было. Он объявил тогда всеобщую мобилизацию. Красиво звучит, но среди малочисленного населения провинции особо призывать было некого, годных к службе мужчин почти не осталось. И он велел передавать из уст в уста весть о том, что он, Петер Пьер, граф Форкосиган призывает на военную службу под знамена империи мужчин в возрасте от 14 лет. Лабиринты пещер вместили почти две тысячи добровольцев. Ученья были недолгими, бестолковыми и сумбурными, но с ними были настоящие солдаты-ветераны, которые стали сержантами и инструкторами этой армии. А боевое крещенье вскоре превратило в ветеранов всех - кто остался в живых: Сколько было потерь, опять приходит череда навязчивых и мучительных воспоминаний. Многие успели стать Петеру друзьями. В гари костров, когда все пахнут одинаково и все одинаково полуголодны, отличить фора от неграмотного горца не так легко. Это не те потери, которые можно подсчитать для военных сводок и донесений, это его, Петера, личные потери. Но в отряд приходили новые люди, причем позже все больше появлялось кадровых военных, теперь у него были настоящие офицеры. А вести о партизанских победах, иногда сильно преувеличенные, приводили к нему новых добровольцев. И постепенно цетагандийских войск в провинции становилось все меньше: их почти полностью вывели из Форкосиган-Вашного. Считалось, что горожане Вашного поддерживают и укрывают партизан, однако ни деятельность полицейского управления, ни многочисленные угрозы и награды за голову боевых командиров не имели результата. Коллекция скальпов Петера все пополнялась, а попытки цетагандийских карательных отрядов расправиться с 'террористами' особых успехов не имели.

Скоро, совсем скоро они доедут,и он, Петер,сможет выспаться и наконец-то отдохнуть. Это необходимо, потому что впереди снова бои. Император Дорка ведет сражения на западе. В имперской армии есть артиллерия и современное оружие, только вот армия становится все меньше год от года войны. Говорят, что если удастся остановить продвижение цетагандийцев на восток, то оккупацию нельзя будет считать полной. Там мало терраформированных территорий, болотистые земли малопригодны и для жизни, и для войны. Может быть, и удастся. А ведь барраярцев так мало, да и все они почти дикие, не только по галактическим меркам, но даже с точки зрения столичного жителя. Период Изоляции кончился при жизни нынешнего поколения. Даже Петер его застал, хотя, конечно, уж этого он не помнит: ему был год, когда прибыли комаррские торговые корабли.

Сейчас его уже почти не страшит встреча с Императором, как это было когда-то безумно давно, когда он был еще подростком. И хотя он ни разу не представал перед Императором как граф Форкосиган, и ему еще нет двадцати одного, но он и только он - единственный и законно признанный граф, правитель провинции, которую он смог вернуть себе, почти полностью: Многие ли могут похвастаться подобным? Петер очень надеялтся, что все его страхи и сомнения - только от усталости и пронизывающего холода. Очень, очень тяжелый переход: И потом, он едет к Императору, как и должно, не с пустыми руками.

Прошел день, ночь, а потом еще один почти полный день. Его люди добрались без больших потерь. И вот Петер стоит у палатки Императора и ждет аудиенции. На нем мундир в родовых цветах, сшитый его новым оруженосцем по описанию самого Петера, и Петер чувствует себя в этом одеянии так неловко. Наверное, он выглядит как долговязое пугало.

Дорка вышел из палатки, неторопливо убирая в круглый кожаный футляр бумагу с форкосигановской печатью. Имперские рейнджеры, личная охрана из ветеранов-разведчиков,взяла 'на караул'. Дорка задержал пристальный, почти тяжелый взгляд на лице Петера и сипло спросил:

- Неужели целых пять тысяч конницы? Бог ты мой, мой мальчик: - голос Императора звучал по-стариковски растроганным, но глубокие морщины возле глаз делали его лицо усталым и надменным. Петеру так и не удалось выспаться, от ветра у него слезились глаза. "Как бы не захлюпать носом, решит еще, что я плаксив, как баба", думал Петер и старательно пытался не чихнуть.

- Бог ты мой, - повторял Император, - дай я обниму тебя, мой генерал граф Форкосиган! Ничего, кроме этого звания, я дать тебе сейчас не могу. А ты даешь мне целую армию, теперь, когда она нам так нужна:

Петер молчал, не находя нужных слов, а утренний ветер трепал и скручивал красно-синий флажок на кавалерийской пике возле императорской палатки:

февраль 2002